Опережал время. «Не выходи из комнаты»
Вспомним абсолютного лидера массовых читательских симпатий — стихотворение «Не выходи из комнаты», написанное в 1970 году и пережившее пик популярности ровно пятьдесят лет спустя, во время эпидемии короновируса. Оно сразу же получило статус текста, предсказавшего пандемию, несмотря на то, что при более внимательном прочтении ясно: речь о коммунальной квартире и призыв не выходить из комнаты в общий коридор ничего общего с вынужденной ковидной изоляцией не имеет.
Стихотворение полюбилось пользователям соцсетей еще и потому, что рисует любимый массовой культурой образ замкнутого, не нуждающегося в контактах человека. А также в нем есть буквально все, помогавшее целым поколениям подражателей писать «под Бродского», — приемы, которые сделали творчество поэта таким узнаваемым.
Массовый читатель, не интересующийся поэзией, может воспринимать как «нормальное» стихотворение рифмованное, силлабо-тоническое, где ударные и безударные слоги чередуются, например, «Наша Таня громко плачет». Бродский же чаще использует более неожиданные чередования, например, дольник — это дает и ощущение современности при прочтении его стихов, они словно написаны в наши дни.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
Слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
Шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Здесь и типичный для поэта анжамбман, то есть перенос, ставший стилистическим приемом: строка и предложение, в которую она входит, заканчиваются не одновременно. Или так любимые поэтом длинные перечисления, внимание к предметному миру и сочетание приземленной лексики с высокой: тут тебе и дурак, и хронос.
Это не значит, что Бродский абсолютно все свои стихотворения писал именно по схеме выше: у поэта есть множество нетипичных для него текстов. Но именно эти узнаваемые вещи вместе с ярким образом самого поэта (особая манера декламации и речи , стиль одежды), остались в массовой культуре представлением о «типичном Бродском», как и знаменитая любовь к котикам, ставшая основой для гуляющей по социальным сетям легенды: якобы в знак особого расположения он мог разбудить для гостя кота.
Возродил то, что отвергли. «Рождественские стихи»
Двадцатитрехлетний Иосиф Бродский впервые прочел Библию, и у поэта появилась идея каждый год писать по рождественскому стихотворению — правда, получалось не всегда. Это не только способ поздравить Иисуса с днем рождения (хотя этот факт был важен для Бродского, часто подписывавшего отдельную книгу с циклом рождественских стихов словами «от христианина-заочника»), но и возможность осмыслить собственную жизнь. Эдакий поэтический вариант «блокнота на пять лет» — практики, согласно которой человек ежедневно заполняет по одной строчке в течение длительного отрезка времени, имея возможность сопоставить предыдущие версии себя. А еще поэту было важно говорить о вере в стране пропаганды атеизма. Советская риторика десятилетиями призывала расценивать религию как нечто архаическое и темное. Бродский считал иначе: красивый, исполненный достоинства протест.
Самое известное стихотворение цикла — «Рождественский романс», посвященный его другу, поэту Евгению Рейну. Его последние строки, как отмечает историк литературы Олег Лекманов (внесен Минюстом в список иноагентов), — о трагическом раздвоении между официальным праздником Нового года и запрещенном в СССР Рождеством. Все превращается в зыбкое «как будто» — воскресение, надежда на счастье, библейский сюжет о хлебах:
Твой Новый год по темно-синей
волне средь шума городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
Критиковал снобизм. Нобелевская лекция
В 1987 году Бродский получил Нобелевскую премию «за всеобъемлющее творчество, пропитанное ясностью мысли и страстностью поэзии». Казалось бы, как тут не возгордиться? Но нет, в Нобелевской лекции Бродский говорит, что само разделение людей на интеллигенцию и всех остальных считает неприемлемым: «В нравственном отношении подразделение это подобно подразделению общества на богатых и нищих; но, если для существования социального неравенства еще мыслимы какие-то чисто физические, материальные, обоснования, для неравенства интеллектуального они немыслимы». Иосиф Бродский сменил множество рабочих профессий, от фрезеровщика до помощника прозектора в морге, и не понаслышке знал, какие предубеждения сопровождают это разделение людей на трудяг и интеллектуалов.
И он подтверждал эту мысль делами: старался сделать искусство доступным. Например, стал автором проекта «Нескромное предложение», который помогал американцам заинтересоваться поэзией. Бродский был уверен: в вопросах культуры не спрос рождает предложение, а ровно наоборот. Потому предлагал больше печатать и активнее распространять поэтические сборники, а издания классиков — продавать в супермаркете. Сейчас это обычное дело, а в 1991 году, когда он читал одноименную с проектом лекцию, было нонсенсом. Студент Эндрю Кэрролл подхватил эту идею, и сотни тысяч антологий американской поэзии в итоге оставили для читателей в аэропортах, почтовых отделениях, гостиницах.
Это произошло в те же годы, когда в США достигла пика традиция класть в отельные тумбочки Библию.
Видел общее в частном. Bosnia Tune
Поэт не раз откликался на те исторические события, современником которых был. И писал так, что его до сих пор «делят» между собой представители противоположных политических взглядов, споря, к кому бы он примкнул. Все потому, что многие его стихи часто можно интерпретировать по-разному. Этим же отчасти объясняется и популярность Бродского.
Но некоторые произведения вполне однозначны. Например, полные физиологии стихи о зимней кампании 1980-го года — реакция на ввод советских войск в Афганистан и на то, как насилие и «оледененье рабства наползает на глобус». Или не переведенное на русский «Bosnia Tune», «Боснийская мелодия» — реакция на войны в Югославии. Оно тоже страшное, но звучит как песенка с рефреном «people die»; бесстрастное и обезличенное перечисление кровавых событий в контрасте с размеренным бытом наблюдателей из мирных стран. Здесь Бродский чутко уловил противоречие, которое стало очевидно только сейчас, в интернет-эпоху: сами того не желая, мы становимся свидетелями любой катастрофы разной степени масштаба, но превращаемся ли от того в соучастников?
Вдохновлялся опытом предшественников, не теряя своего голоса. «Большая элегия к Джону Донну»
В контексте разговора о визионерстве логично говорить о тех, кто привносит новое, то есть противостоит старому, а не следует ему.
Но Иосиф Бродский как раз отличный пример, как важно создать новое именно с опорой на опыт тех, кто творил до него. Почему? Потому что слишком легко поверить, что ты создал нечто уникальное, просто не имея представления о тех, кто был до тебя. Творчество же Бродского — еще и новаторская дань уважения.
«Фрост, Цветаева, Кавафис и Оден» — перечислял он самых важных для себя поэтов. Причем последний в списке — его современник. Навсегда покидая СССР в 1972 году, Бродский захватил с собой две бутылки водки именно для Уистена Хью Одена, которого много переводил. В том же чемодане был томик Джона Донна.
«Большую элегию к Джону Донну» Бродский написал в 1963 году. Поэту всего 23, а из Донна он читал только эпиграф к роману Хемингуэя «По ком звонит колокол» — тот самый, где «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши».
Бродский тогда, как сам потом признавался, даже не понял, что это отрывок не из стихотворения, а из проповеди — и безуспешно пытался найти полный текст. Впервые он прочтет все стихи Джона Донна лишь пять лет спустя, в Архангельской области, куда будет сослан за тунеядство — после легендарного процесса, где на вопрос судьи, кто назначил его поэтом, Бродский в ответ спросил, а кто причислил его к роду людскому.
Не зная никаких больше текстов Джона Донна, вдохновляясь маленьким эпиграфом, Бродский создает большое стихотворение, в котором к Донну отсылают три строки:
Ты видел: жизнь, она как остров твой.
И с Океаном этим ты встречался:
со всех сторон лишь тьма, лишь тьма и вой.
Все остальное — фантазия Бродского вокруг того, чьи слова послужили вдохновением, рассуждения о сути творчества и бремени таланта, утешение тем, кому быть поэтом столь же естественно, как быть человеком. И так же трудно.
Постоянно учился. «Часть речи»
После того как Бродского выслали из СССР, он два десятка лет занимал профессорские должности. Поэт много занимался теорией стихосложения, что повлияло на ритм и рифму его стихов.
Цикл «Часть речи» — два десятка стихотворений, написанных в 1975–1976 годах, то есть уже в США. Это найденный Бродским новый язык, сопровождающий его в новой эмигрантской реальности. От болезненно-интимного «я любил тебя больше, чем ангелов и самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих» (стихотворение «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря»), где пространство и время размываются, до уверенного, отказывающего в драматизации событий собственной жизни «Свобода — это когда забываешь отчество у тирана» (стихотворение «Я не то что схожу с ума, но устал за лето»).
Позже Бродский начнет переводить на английский собственные стихи, а то и сразу писать на английском. И снова придется учиться новому: на этот раз, как донести до читателей свое видение. В автопереводах он уделяет большое внимание рифме. Это привычно нам, а вот для англоговорящих читателей такие стихотворения выглядели устаревшими, даже искусственными: напоминали им не то детские стишки, не то рекламные слоганы.
Создавал искусство, а не продукт. «Набережная неисцелимых»
30 млн итальянских лир — именно столько заплатили Бродскому за его знаменитое автобиографическое эссе в 1989 году. Сумма приличная, и совсем уж невероятная, если держать в уме, что во времена своей юности поэт зарабатывал творчеством в год столько, сколько советский инженер — в месяц.
«Набережная неисцелимых» появилась как традиционный рождественский проект объединения «Новая Венеция», охраняющего город от наводнений. Ежегодно они заказывали у разных творцов произведение искусства, посвященное Венеции. Бродский воспел ее по-своему, рассказав на английском языке о собственных отношениях с Венецией, где часто бывал. Название участку реально существующей набережной Бродский придумал сам — подарил городу еще один миф.
Не весь первоначальный замысел дошел до печати. Например, поэт слишком уж вольно обошелся с местной знатью — указал в эссе имена или дал прямые указания на реальных людей. В общем, ему пришлось идти на уступки и что-то вырезать. Но даже формально соблюдая все договоренности, Бродский отнесся к задаче не как к заказу, а как к настоящему творческому вызову. Результат того стоил: эссе стало его визитной карточкой. Это для нас Бродский сперва поэт, а для англоязычных читателей — он в первую очередь эссеист, в том числе благодаря «Набережной», созданной на английском. Кстати, итальянское издание продается в местных сувенирных лавках до сих пор.
