В Мастерской Брусникина — новая большая премьера. Пластический моноспектакль «Плотник» по одноименной пьесе Лидии Головановой поставил режиссер и актер Мастерской Алексей Мартынов вместе с хореографом Александром Шуйским, решив исследовать соединения современной драматургии, драматического и физического театров.
Вы выпустили уже два спектакля по пьесам Лидии Головановой. Чем так привлекают тексты именно этого драматурга?
Когда я нашел пьесу «Дыры», то решил познакомиться с творчеством Лиды. Тогда же и прочитал пьесу «Плотник», и этот текст тоже меня зацепил. У Лиды классный узнаваемый стиль и музыкальный слог. Она работает с очень простыми, казалось бы, словами так, что бытовой текст, составленный из них, становится небытовым. Из перечисления овощей в «Дырах» или повторяющихся действий, которые совершает героиня «Плотника», высекается нечто, что делает текст чем-то бОльшим, добавляет к нему новые измерения. Причем «Плотника» не обязательно ставить как моноспектакль, тут могут быть разные решения. Но мне показалось важным показать путь и даже перерождение героини в моноформате.
Вы пошли в сторону физического и пластического театра. Играет в спектакле Анжелика Катышева, выпускница Мастерской Брусникина с танцевальным бэкграундом.
Да, причем очень разным. Анжелика училась и в Московской государственной академии хореографии, и в ансамбле Моисеева, занималась контемпорари, участвовала в физических классах Антона Адасинского. Так что и ей, и мне интересна эта пластическая история. В сотворчестве с хореографом Сашей Шуйским мы сделали «Дыры». И «Плотник» — продолжение нашего совместного исследования соединения современной драматургии, драматического и физического театра. Мы ищем это сосуществование текста и движения, нам оно интересно.
Расскажите про объекты художника Георгия Коршия, который работает со старыми досками? Как и почему они стали частью спектакля?
Георгий Коршия в каком-то смысле — живая иллюстрация главной идеи спектакля. Это художник, который сознательно переехал в удаленный хутор Краснодарского края, занялся восстановлением старого дома и параллельно с этим стал создавать уникальные предметы из старых бревен. В своей работе он сохраняет прямую связь с прошлым и через ручной труд находит для себя смысл жизни. Его объекты появились на премьере благодаря нашему партнерству с петербургской галереей «Палаты».
Сотрудничество с современным художником как-то повлияло на вашу режиссерскую оптику? Возможно, вы подглядели какой-то ход, которым будете пользоваться в театре?
Всегда здорово находиться в диалоге, следить за тем, что происходит в других медиумах, находить точки пересечения, например, театра и современного искусства.
Ключевым моментом для нас сразу же стало мощное концептуальное пересечение: практика осмысленной реконструкции старой древесины в современные арт-объекты напрямую резонировала с нашей темой переработки героиней прошлого, символизируемого шалашом.
Вообще тема реконструкции и переработки так же актуальна и для театра. Когда берется что-то, что уже было и непросто реконструируется, но переосмысляется, обрастает гиперссылками и комментариями, и возникают новые произведения.
Не так давно Мастерская Брусникина отметила 10-летие — это внушительный возраст для независимого театра, у которого нет своей площадки. На вас как-то влияет то, что вы все время должны искать под свои проекты пространство, что у театра нет постоянной сцены?
У Мастерской, действительно, нет ни собственной площадки, ни масштабной финансовой поддержки со стороны государства или корпоративных спонсоров. Есть несколько уважаемых в театральном мире площадок, где Мастерская как резидент выпускает спектакли. Я десять лет в Мастерской, а ставлю меньше — лет пять, или, может, четыре. И на материал ты смотришь уже, разумеется, под этим ракурсом, потому что понимаешь, что некоторые вещи объективно будет сложно осуществить. Но ничего, это нормально, это соответствует кредо Мастерской, которое сформулировал Дмитрий Владимирович в 2017 году, кажется. Тогда на вопрос, в чем смысл существования Мастерской, он ответил: «Выживать». Прошло уже лет восемь, в целом мы выживаем. В ходе выживания получаем премии, проводим свой фестиваль-питчинг Мастерской Брусникина, наши спектакли входят в подборки лучших премьер сезона.
Выживание — оно такое, и роптать на это смысла нет.
А у вас какая персональная стратегия выживания? Преподавание? Съемки рекламы?
Преподаю и делаю проекты как режиссер. Причем меня заносит в разные области — и драматический театр, и пластический, и документальный, оперный, аудиоспектакли, недавно попробовал снять кино. Я преподаю в Gogol School, в Московском международном киноколледже. Там я работаю либо с молодыми совсем людьми, либо с непрофессионалами. Еще я учусь в Московской школе кино.
Вам никогда не хотелось устроиться на работу в такой театр, чтобы у вас была зарплата, свой гримировальный столик?
Сейчас, если честно, сложно об этом рассуждать, потому что я себя уже меньше, гораздо меньше вижу как актера. Если бы мы порассуждали об этом хотя бы лет пять назад, то я, наверное, однозначно как-нибудь ответил. Сказал бы, что у меня есть свой театр [Мастерская Брусникина], у нас есть свое дело, свое видение театра… Из-за того, что сейчас я меньше актер, мне сложнее ответить, но я не мечтаю поработать актером в каком-то большом театре. Но и раньше не мечтал. А сейчас я скорее хотел бы поставить что-нибудь в каком-нибудь большом театре, чтобы у меня там был свой стол — режиссерский.
Есть ли у вас ощущение, что если бы Брусникин сказал про «выживать» в 2025 году, то прозвучало бы иначе? Как будто бы выживать в 2017-м было проще.
Да, в этом смысле он как в воду глядел. Я тогда вообще не понял, о чем он говорит, если честно. Сейчас наступило такое время… переходное. Буквально недавно у нас было какое-то классное, интенсивное время. И я думаю, что оно еще будет. Я к этому отношусь философски, потому что, если честно, унывать — не моя стратегия. И мне кажется, нужно просто быть честным с самим собой и просто продолжать делать то, что ты делаешь, саморазвиваться и работать на будущий всплеск. У меня, несмотря ни на что, оптимистичные какие-то представления о будущем. Я не пребываю в унынии, не думаю, что было вот так, а теперь все, театр никому не нужен и больше ничего не будет… Будет.
Брусникин был для вас ролевой моделью? Или, может, есть какая-то другая фигура, на которую хочется равняться?
Да нет. У меня сейчас нет, наверное, никакой ролевой модели. Я всегда смотрю на опыт мастера и старших товарищей. Но я считаю, что можно закопаться в сравнениях себя с теми, кто представляет собой авторитет. А Брусникин, наверное, был не ролевой моделью, а особенным человеком. И он им остается. Иногда ловлю себя на том, что веду мысленный диалог с ним. Но со временем я понял, что нужно постепенно полагаться на самого себя. Возможно, это очень сложно. Но все-таки. Естественно, бывает такое чувство, что нужно услышать какой-то комментарий дополнительный, или какое-то поддерживающее слово, или наоборот. Но пришло осознание, что пора рассчитывать на себя. Я не говорю о том, что нужно переставать учиться. Но и взрослеть тоже нужно. И ответственность брать нужно.
С тех пор, как вы стали преподавать, переосмыслили ли вы какой-то урок Брусникина? Или, возможно, пользуетесь каким-то его приемом?
Сейчас, когда я сам начал преподавать, особенно остро ощущаю ценность коммуникации с Брусникиным — это его абсолютно человеческое отношение. Он действительно воплощал Ефремовское «не забывайте, что вы люди». Для меня это значит видеть в каждом студенте личность, а не просто исполнителя. Стараюсь, как и он, общаться на равных, без давления, создавать атмосферу, где можно пробовать и ошибаться. Также для меня важна убежденность, что театр может быть разным, только современным. В преподавании я понимаю это как необходимость не навязывать единственно верную эстетику, а помогать студентам искать свой актуальный язык, быть открытым к разным формам высказывания, если они искренни и профессионально осмыслены.
Мне кажется, когда говорят «Мастерская Брусникина», многие вспоминают спектакль «Это тоже я», который был суперхитом.
Да, я абсолютно согласен.
Как вам кажется, появился ли сегодня спектакль, который бы так же точно выражал момент своего появления, свое время? Или каким мог бы быть этот спектакль? Или, может быть, это вообще не спектакль?
Интересный вопрос. Что бы сейчас могло так срезонировать? «Это тоже я» не начал эпоху моды на документальный театр, но оказался на гребне волны. Потом популярность этого жанра как будто пошла на убыль. С другой стороны, спектакль «Транссиб» (следующего набора Мастерской Брусникина) идет до сих пор, и в целом он до сих пор актуальный. Вообще спектакли, построенные на вербатимах, они про людей и про сейчас, про время, которое буквально за окном разворачивается. Такой спектакль мог бы быть актуальным и сейчас.
